Истребители обычно летают парами. Не поодиночке, не по трое, а именно парами. Почему? Сейчас разберёмся.


Как и всякое новое дело, тактика воздушного боя приобретала форму постепенно. Поначалу, в отсутствие опыта, приходилось идти путём проб и ошибок. Первые сражения самолётов происходили по-всякому, но чаще всего один на один. Просто самих самолётов тогда было не очень много и занимались они в основном разведкой, летая поодиночке.

Потом, когда появились истребители — специализированные самолёты для уничтожения себе подобных, — быстро стало ясно, что один в поле не воин. Но и принцип «чем больше, тем лучше» тоже не работает — управлять большой стаей машин без связи нереально, координировать действия друг с другом лётчики тоже не могут, в итоге больше мешают товарищам, чем помогают. Нужно было найти баланс, промежуточный вариант.


Им стало звено — три истребителя. Один — ведущий, то есть главный. Два ведомых — его помощники, прикрывающие от вражеских атак и оказывающие огневую поддержку. Управлять ведомыми, когда их всего двое, ведущему было довольно просто — в большинстве случаев хватало принципа «делай как я, лети за мной, стреляй во всех, кто попытается сесть мне на хвост». Для этого даже рации не нужно. Такая тактическая схема сложилась ещё в годы Первой мировой и продержалась несколько десятилетий.

Но в итоге практика показала, что и три самолёта — это многовато. Даже при наличии рации. Ведомому надо не только следовать за ведущим и присматривать за его хвостом, но и одновременно следить за вторым ведомым, чтобы не столкнуться с ним и не оказаться на линии его огня. В итоге два ведомых больше создавали лишнюю нагрузку друг на друга, чем помогали. Кроме того, так как из звена активно воюет только ведущий, получается, что непосредственным уничтожением врага (то есть прямой обязанностью истребителя) занимается лишь каждый третий самолёт.

Так что со временем от тактики звеньев отказались и перешли на работу парами — ведущий и один ведомый. Это и оказалось оптимальным числом. Как выяснилось, пара оказывается сильнее тройки за счёт большей свобода манёвра. А если говорить о крупных формациях, то начинает играть роль и превосходство в огневой мощи — ведь врага атакует уже каждый второй истребитель. Советская авиация перешла к действиям парами во время войны, проанализировав результаты уже состоявшихся воздушных сражений.

В наши дни ситуация поменялась — появились компьютеры, берущие на себя значительную часть управления самолётом, а вооружение больше не требует приближаться к цели на дистанцию «когда видны заклёпки на обшивке» и притом непременно с хвоста. Истребители продолжают действовать парами, но скорее по традиции. Какой будет идеальная тактика воздушных боёв современности, как обычно, покажет практика. Источник

Советский огненный таран 22 июня: Немецкий врач о его эффективности

Пятнадцать артиллеристов уже мертвы… Еще девять очень сильно обожженных солдат


Огненный таран – когда подбитый и загоревшийся самолет таранил наземную цель противника, советские летчики начали применять уже в первые дни войны. Самым известным из них (но далеко не единственным) стал огненный таран, который совершил экипаж капитана Гастелло 26 июня 1941 года.

А насколько результативным мог быть такой жертвенный подвиг советских летчиков по оценке немцев? Военному врачу Генриху Хаапе «посчастливилось» узнать, что происходит с немецкой колонной, в которую врезался горящий советский бомбардировщик, уже 22 июня. Описал это Хаапе в мемуарах «Оскал смерти. 1941 год на Восточном фронте...».

Его часть успешно наступала в Литве: «Большинство пограничных застав русских уже взяты штурмом и объяты бушующим пламенем. Защитники лишь нескольких отдельных блиндажей все еще продолжают отважно и отчаянно защищаться, но и они вскоре будут окружены и разбиты».

Избежать излишнего «головокружения от успехов» Генриху Хаапе помогла гибель офицера: «В нашем батальоне — один погибший офицер. Это совсем еще молоденький лейтенант Шток, его жизнь оборвана пулей русского снайпера. Тело было обнаружено на вытоптанном кукурузном поле… Произошло это за какие-то считаные доли секунды — за тот ничтожно крохотный промежуток времени, который потребовался маленькой свинцовой пуле, чтобы долететь из дула русской снайперской винтовки до его сердца».

Выстрел в сердце вражеского офицера – это работа подлинного профессионала, настоящего «ворошиловского стрелка». Надо отметить, что такие искусные стрелки, выбивающие германских офицеров и унтер-офицеров, по немецким воспоминаниям часто портили им впечатление от действительно крупных успехов первых дней войны и заставляли задуматься о будущем.

Хаапе писал: «Я с пронзительной ясностью осознал вдруг, что нашему батальону предстоит еще столько всего такого, что воспоминания о молодом лейтенанте Штоке и о его тонких пальцах пианиста будут постепенно просто вытеснены огромным количеством других, не менее трагических событий». Предчувствия его не обманули…

А стремительное немецкое наступление продолжалось. Воздушную атаку советских бомбардировщиков успешно отразили немецкие истребители: «109-е устремились на них, как ястребы на стаю голубей! Атаковали они со стороны солнца, на пикировании. Проведя первую атаку, они ушли «горкой» вверх, набирая высоту для следующей атаки, и так, раз за разом, начали методично, одного за другим, отправлять на землю все до одного бомбардировщики.

Первый из них, охваченный пламенем, перешел в беспорядочное падение и устремился вниз, вскоре за ним таким же факелом последовал второй. У третьего самолета оторвало одну плоскость, и он тоже, кувыркаясь, устремился к земле. Помню, меня тогда еще поразило, насколько медленно они падали. От самолета, оказавшегося без крыла, отделились две человеческие фигурки, а вот над ними раскрылись и купола парашютов.

Наши истребители продолжали свои атаки до тех пор, пока в небе кроме них не осталось больше ни одного самолета. Вся вышеописанная схватка заняла, самое большее, десять минут».

Вот только образцово-показательная расправа Ме-109 с шедшими без прикрытия истребителей советскими бомбардировщиками неожиданно обернулась для немцев ощутимыми потерями на земле:

«Проезжавший мимо нас на мотоцикле вестовой крикнул нам, что один из бомбардировщиков рухнул прямо на артиллерийскую колонну. Там требовалась срочная медицинская помощь. Я припустил галопом в указанную мне сторону и, когда прибыл на место, узнал, что пятнадцать артиллеристов уже мертвы. За зарослями придорожных кустов лежало еще девять очень сильно обожженных солдат. Ожоги пятерых из них были столь ужасны, что я почти не надеялся, что они протянут более одного-двух дней.

Оценив обстановку, я отправил посыльного за санитарной машиной — для всех девятерых нужны были носилки, а я тем временем быстро занялся оформлением оперативных медицинских карточек на каждого из них: школьный учитель из Дуйсбурга, слесарь из Эссена, шахтер из Хамборна, портной из Динслакена, лесничий из Липперлянда, вагоновожатый трамвая из Оснаблрюка и трое студентов из Мюнстера. Сдать их с рук на руки санитарной команде я смог только через пару часов».

Вероятность того, что бомбардировщик случайно так удачно «рухнул» на немецких артиллеристов невелика. Гораздо более вероятно, что неизвестный пилот сумел точно направить на цель свою подбитую машину. Так или иначе, пятнадцать немецких артиллеристов погибли, а девять – были сильно обожжены. То есть при удачном падении на немецкую колонну сбитый советский бомбардировщик мог причинить врагу чувствительные потери. Генрих Хаапе тому свидетель…

Максим Кустов