Есть вещи, которые очень странно видеть. Возможно, я тупой. Возможно, не понимаю, что такое корпоративная солидарность. Но я, как мне кажется, еще помню, что такое солидарность со своей Родиной. Не с той "Родиной", которая сериал, а с той, которая сейчас оказалась в экономической блокаде; которую травят мировые СМИ; которая обложена со всех сторон ракетными комплексами, сухопутными дивизиями, бронетанковыми корпусами.
.
Так медвежью берлогу окружают ямами, капканами, охотничьими засадами. Играет бликами дорогая оптика. Но это не фотосессия. Медведя в очередной раз пришли убивать. Под куски его шкуры уже зарезервированы залы в Британском Музее, в Музее Метрополитен, в Лувре. Даже букмекеры не принимают больше ставки. Ведь для специалистов исход очевиден. Медведь а) ранен, б) голоден, в) уже двадцать пять лет делит берлогу с шакалами.
.
Шакалам и предстоит сделать основную работу. Работу без риска. Медведь привык заботиться о шакалах, как о собственном потомстве. Делит с ними стол и кров, оберегает от врагов, советуется по любому поводу. Возможно, в глубине души считает их своими дальними родственниками. Возможно, иногда ему кажется, что и сам он — не медведь, а просто шакал-переросток. Если бы снаружи знали об этом, рассуждает медведь, к нему отнеслись бы гуманнее и даже, вероятно, приняли бы за своего.
.
Шакалы приносят на хвосте последние известия, выполняют важную функцию переговорщиков. "Место в цирке, трехразовые харчи, медицинская помощь," — шакалы описывают хозяину преимущества "нормализации отношений с внешним миром". Шакалы могут петь и танцевать, лаять медведю в ухо, пародировать его неуклюжесть, справлять нужду на его гниющие раны и незаметно, тайком, размечать меловыми полосами потертую медвежью спину. Чтобы выпустить кишки любому из них, медведю достаточно одного движения, одного взмаха, но он не выйдет из равновесия. Он дорожит своим цивилизованным обликом. А может — не хочет пачкаться. Он слушает шакалов с интересом, сажает к себе на колени, кормит с рук, дает ответственные поручения, разрешает говорить от своего имени. В жутких визгах, наполняющих берлогу, медведь слышит полифонию смыслов, конкуренцию идей. "Пусть расцветают все цветы," — повторяет он сам себе.
.
Из дальнего угла за происходящим наблюдают родные медвежьи дети, в том числе тот худой, измученный подранок, по следу которого и пришла охота. Дети не имеют права возразить, повысить на шакалов голос или, не дай бог, поднять лапу. Оскорбить шакала здесь иногда опаснее, чем оскорбить самого хозяина.
.
Возможно, медведю кажется, что он умнее шакалов. Возможно, он воображает себя не медведем и не шакалом даже, а индийским удавом, который однажды, в самый важный, самый решительный момент сразит весь ополчившийся на него мир своей невозмутимой хитростью.
Сложность в том, что у шакалов это не первый медведь. Да и удав не первый. В залах Британского Музея, Музея Метрополитен и Лувра найдется немало тому подтверждений.
.
Медведь внимает шакалам и ждет. А по косматому лбу задумчиво блуждает красное лазерное пятнышко.

Константин Семин