Любовь. Надежда. Верность
О роли личности, любящей и любимой, в истории Отечества.Осип Мандельштам И Надежда Хазина.
"Я нахожусь:] Владивосток СВИТЛ 11-й барак. Получил 5 лет за к.р.д... Родная Наденька, не знаю, жива ли ты, голубка моя. Ты, Шура, напиши мне о Наде сейчас же..." (Осип Мандельштам. Из письма брату).
Я увидел ее тридцать лет спустя, в середине 60-х, когда имя великого поэта еще едва проглядывало из мглы недавних запретов. Со мной навестили ее еще двое: каждому она протягивала сухую старческую руку, повторяя как заклинание:
- Мандельштам!
Я уже выяснил, готовясь к визиту, что в девичестве она была Надя Хазина. Но ничто не могло поразить меня больше в тот момент, если бы мне сказали, что совершит в следующие полтора десятилетия эта закованная в волевой панцирь вдова: два тома ее мемуарной публицистики получат всероссийскую и мировую известность, и тогда имя ее встанет рядом с именем великого поэта, ее мужа.
Она - молоденькая двадцатилетняя художница. Он - двадцативосьмилетний, уже известный поэт с острой репутацией.
Встреча - 1 мая 1919 года в Киеве, в ночном клубе под экзотическим названием "Хлам", где собиралась местная богема. Войдя в этот "Хлам", Осип мгновенно высмотрел и оценил тоненькую, глазастую девушку, которая держала себя в духе революционного времени - дерзко и безоглядно. Познакомившись, они смело поднялась к нему в гостиничный номер. В первый же вечер "легко и бездумно сошлись". Купили пару дешевых свадебных колец. Наверное, чтобы отбиться от назойливых расспросов.
Из воспоминаний Надежды: "В нас обоих проявились два свойства, сохранившиеся на всю жизнь: легкость и сознание обреченности".
Она встала с ним рядом и всю жизнь шла, "под собою не чуя страны". Вместе с ним отправилась в первую его ссылку, в неведомую Чердынь, и там ставила его на ноги, когда, сверзившись со второго этажа, он поломал себе кости.
И в последнюю его ссылку, воронежскую, сопровождала и опекала. И даже подговаривала - с должной осторожностью - написать что-нибудь ортодоксальное, чтобы облегчить жизнь. Он написать такое пытался, но получалось плохо. Никогда не получалось у него ортодоксальное, само собой получалось -- бунтарское.
В этом неуемном бунтарстве она была - с ним. До последних дней их совместного бытия. И после его исчезновения - в безвестной дальневосточной "зоне", так что место гибели много лет спустя пришлось с трудом определять, чтобы поставить памятный знак, - она оставалась верна его памяти.
Верность до последнего часа.
Любовь до последнего часа.
А дожила Надежда Яковлевна до рубежа 1980-х годов. Когда имя великого поэта уже было окончательно вознесено на уровень национального и мирового признания. Но ища в его поэтическом наследии имя избранницы, я с легким изумлением обнаруживаю... вернее, НЕ ОБНАРУЖИВАЮ лирических ей посвящений. Таких посвящений у Мандельштама вообще крайне мало. Он словно бы опасается преступить какую-то тайную границу. Несколько лирических обращений - к Анне Ахматовой. Еще парочка к Марине Цветаевой. Еще - к Марии Петровых. К Наталье Штемпель и немногим друзьям воронежской поры...
Но поразительно: ни одного - той единственной избраннице, что прошла рядом с ним всю жизнь.
По наблюдениям исследователей, стихи Мандельштама, обращенные к благосклонным собеседницам, - это стихи не о любви, а с помощью любви - о другом: стихи объясняют коварное, чудовищное, безнадежное устройство мира.
Это - главная тема Мандельштама, сделавшая его великим поэтом. А любовь.
В этом неуемном бунтарстве она была - с ним. До последних дней их совместного бытия. И после его исчезновения - в безвестной дальневосточной "зоне", так что место гибели много лет спустя пришлось с трудом определять, чтобы поставить памятный знак, - она оставалась верна его памяти.
Верность до последнего часа.
Любовь до последнего часа.
А дожила Надежда Яковлевна до рубежа 1980-х годов. Когда имя великого поэта уже было окончательно вознесено на уровень национального и мирового признания. Но ища в его поэтическом наследии имя избранницы, я с легким изумлением обнаруживаю... вернее, НЕ ОБНАРУЖИВАЮ лирических ей посвящений. Таких посвящений у Мандельштама вообще крайне мало. Он словно бы опасается преступить какую-то тайную границу. Несколько лирических обращений - к Анне Ахматовой. Еще парочка к Марине Цветаевой. Еще - к Марии Петровых. К Наталье Штемпель и немногим друзьям воронежской поры...
Но поразительно: ни одного - той единственной избраннице, что прошла рядом с ним всю жизнь.
По наблюдениям исследователей, стихи Мандельштама, обращенные к благосклонным собеседницам, - это стихи не о любви, а с помощью любви - о другом: стихи объясняют коварное, чудовищное, безнадежное устройство мира.
Это - главная тема Мандельштама, сделавшая его великим поэтом. А любовь.
За несколько лет до встречи с Надеждой он эту тему закрыл, чтобы никто больше не спрашивал!
Дай руку мне. Что страсти?
Танцующие змеи.
И таинство их власти -
Убийственный магнит!
И змей тревожный танец
Остановить не смея,
Я созерцаю глянец
Девических ланит.
Девические ланиты - реальность. Глянцевая. А глубинная, прочная реальность - в базисе бытия. Она ждет часа, чтобы назвать себя. Это - Надежда.
Надежда. Любовь. Верность. До последнего часа - когда век-убийца назначит великому поэту последний, смертельный маршрут. И пересчитает зэков в бараках и трюмах Владивостокского СВИТЛа, то бишь исправительно-трудового лагеря.
На краю той самой державы, которую приказано любить...
Оставшиеся на воле продолжат верить в тысячелетнее таинство, Соловьевым подхваченное: "Все, кружась, исчезает во мгле, неподвижно лишь солнце любви..."
Оставшиеся на воле запоют вслед за Лебедевым-Кумачом: "Как невесту, родину мы любим"...
Оставшиеся на воле найдут в великом культурном наследии страны неподдельные и неповторимые свидетельства того, что даже в самые трагичные времена страну спасала - Любовь. И теперь спасает. И будет спасать - если будущее наше окажется реальным - опять-таки благодаря Любви.
О, сколько гениальных строк, строф, поэм и романов можно извлечь из запасников великой словесности: от потаенных признаний до альбомных мадригалов!
И все-таки пронзительнее всего этого богатства ранит мне душу осторожный - как бы не повредить! - вопрос, уже из-за грани, уже из бездны, из зоны: жива ли ты, голубка моя?..
Лев Аннинский.
Источник
***
Нет, никогда, ничей я не был современник,
Мне не с руки почет такой.
О, как противен мне какой-то соименник,
То был не я, то был другой.
Два сонных яблока у века-властелина
И глиняный прекрасный рот,
Но к млеющей руке стареющего сына
Он, умирая, припадет.
Я с веком поднимал болезненные веки -
Два сонных яблока больших,
И мне гремучие рассказывали реки
Ход воспаленных тяжб людских.
Сто лет тому назад подушками белела
Складная легкая постель,
И странно вытянулось глиняное тело,-
Кончался века первый хмель.
Среди скрипучего похода мирового -
Какая легкая кровать!
Ну что же, если нам не выковать другого,
Давайте с веком вековать.
И в жаркой комнате, в кибитке и в палатке
Век умирает, - а потом
Два сонных яблока на роговой облатке
Сияют перистым огнем.
1924 г.
"Я нахожусь:] Владивосток СВИТЛ 11-й барак. Получил 5 лет за к.р.д... Родная Наденька, не знаю, жива ли ты, голубка моя. Ты, Шура, напиши мне о Наде сейчас же..." (Осип Мандельштам. Из письма брату).Я увидел ее тридцать лет спустя, в середине 60-х, когда имя великого поэта еще едва проглядывало из мглы недавних запретов. Со мной навестили ее еще двое: каждому она протягивала сухую старческую руку, повторяя как заклинание:
- Мандельштам!
Я уже выяснил, готовясь к визиту, что в девичестве она была Надя Хазина. Но ничто не могло поразить меня больше в тот момент, если бы мне сказали, что совершит в следующие полтора десятилетия эта закованная в волевой панцирь вдова: два тома ее мемуарной публицистики получат всероссийскую и мировую известность, и тогда имя ее встанет рядом с именем великого поэта, ее мужа.
Она - молоденькая двадцатилетняя художница. Он - двадцативосьмилетний, уже известный поэт с острой репутацией.
Встреча - 1 мая 1919 года в Киеве, в ночном клубе под экзотическим названием "Хлам", где собиралась местная богема. Войдя в этот "Хлам", Осип мгновенно высмотрел и оценил тоненькую, глазастую девушку, которая держала себя в духе революционного времени - дерзко и безоглядно. Познакомившись, они смело поднялась к нему в гостиничный номер. В первый же вечер "легко и бездумно сошлись". Купили пару дешевых свадебных колец. Наверное, чтобы отбиться от назойливых расспросов.
Из воспоминаний Надежды: "В нас обоих проявились два свойства, сохранившиеся на всю жизнь: легкость и сознание обреченности".
Она встала с ним рядом и всю жизнь шла, "под собою не чуя страны". Вместе с ним отправилась в первую его ссылку, в неведомую Чердынь, и там ставила его на ноги, когда, сверзившись со второго этажа, он поломал себе кости.
И в последнюю его ссылку, воронежскую, сопровождала и опекала. И даже подговаривала - с должной осторожностью - написать что-нибудь ортодоксальное, чтобы облегчить жизнь. Он написать такое пытался, но получалось плохо. Никогда не получалось у него ортодоксальное, само собой получалось -- бунтарское.
В этом неуемном бунтарстве она была - с ним. До последних дней их совместного бытия. И после его исчезновения - в безвестной дальневосточной "зоне", так что место гибели много лет спустя пришлось с трудом определять, чтобы поставить памятный знак, - она оставалась верна его памяти.
Верность до последнего часа.
Любовь до последнего часа.
А дожила Надежда Яковлевна до рубежа 1980-х годов. Когда имя великого поэта уже было окончательно вознесено на уровень национального и мирового признания. Но ища в его поэтическом наследии имя избранницы, я с легким изумлением обнаруживаю... вернее, НЕ ОБНАРУЖИВАЮ лирических ей посвящений. Таких посвящений у Мандельштама вообще крайне мало. Он словно бы опасается преступить какую-то тайную границу. Несколько лирических обращений - к Анне Ахматовой. Еще парочка к Марине Цветаевой. Еще - к Марии Петровых. К Наталье Штемпель и немногим друзьям воронежской поры...
Но поразительно: ни одного - той единственной избраннице, что прошла рядом с ним всю жизнь.
По наблюдениям исследователей, стихи Мандельштама, обращенные к благосклонным собеседницам, - это стихи не о любви, а с помощью любви - о другом: стихи объясняют коварное, чудовищное, безнадежное устройство мира.
Это - главная тема Мандельштама, сделавшая его великим поэтом. А любовь.
В этом неуемном бунтарстве она была - с ним. До последних дней их совместного бытия. И после его исчезновения - в безвестной дальневосточной "зоне", так что место гибели много лет спустя пришлось с трудом определять, чтобы поставить памятный знак, - она оставалась верна его памяти.
Верность до последнего часа.
Любовь до последнего часа.
А дожила Надежда Яковлевна до рубежа 1980-х годов. Когда имя великого поэта уже было окончательно вознесено на уровень национального и мирового признания. Но ища в его поэтическом наследии имя избранницы, я с легким изумлением обнаруживаю... вернее, НЕ ОБНАРУЖИВАЮ лирических ей посвящений. Таких посвящений у Мандельштама вообще крайне мало. Он словно бы опасается преступить какую-то тайную границу. Несколько лирических обращений - к Анне Ахматовой. Еще парочка к Марине Цветаевой. Еще - к Марии Петровых. К Наталье Штемпель и немногим друзьям воронежской поры...
Но поразительно: ни одного - той единственной избраннице, что прошла рядом с ним всю жизнь.
По наблюдениям исследователей, стихи Мандельштама, обращенные к благосклонным собеседницам, - это стихи не о любви, а с помощью любви - о другом: стихи объясняют коварное, чудовищное, безнадежное устройство мира.
Это - главная тема Мандельштама, сделавшая его великим поэтом. А любовь.
За несколько лет до встречи с Надеждой он эту тему закрыл, чтобы никто больше не спрашивал!
Дай руку мне. Что страсти?
Танцующие змеи.
И таинство их власти -
Убийственный магнит!
И змей тревожный танец
Остановить не смея,
Я созерцаю глянец
Девических ланит.
Девические ланиты - реальность. Глянцевая. А глубинная, прочная реальность - в базисе бытия. Она ждет часа, чтобы назвать себя. Это - Надежда.
Надежда. Любовь. Верность. До последнего часа - когда век-убийца назначит великому поэту последний, смертельный маршрут. И пересчитает зэков в бараках и трюмах Владивостокского СВИТЛа, то бишь исправительно-трудового лагеря.
На краю той самой державы, которую приказано любить...
Оставшиеся на воле продолжат верить в тысячелетнее таинство, Соловьевым подхваченное: "Все, кружась, исчезает во мгле, неподвижно лишь солнце любви..."
Оставшиеся на воле запоют вслед за Лебедевым-Кумачом: "Как невесту, родину мы любим"...
Оставшиеся на воле найдут в великом культурном наследии страны неподдельные и неповторимые свидетельства того, что даже в самые трагичные времена страну спасала - Любовь. И теперь спасает. И будет спасать - если будущее наше окажется реальным - опять-таки благодаря Любви.
О, сколько гениальных строк, строф, поэм и романов можно извлечь из запасников великой словесности: от потаенных признаний до альбомных мадригалов!
И все-таки пронзительнее всего этого богатства ранит мне душу осторожный - как бы не повредить! - вопрос, уже из-за грани, уже из бездны, из зоны: жива ли ты, голубка моя?..
Лев Аннинский.
Источник
***
Нет, никогда, ничей я не был современник,
Мне не с руки почет такой.
О, как противен мне какой-то соименник,
То был не я, то был другой.
Два сонных яблока у века-властелина
И глиняный прекрасный рот,
Но к млеющей руке стареющего сына
Он, умирая, припадет.
Я с веком поднимал болезненные веки -
Два сонных яблока больших,
И мне гремучие рассказывали реки
Ход воспаленных тяжб людских.
Сто лет тому назад подушками белела
Складная легкая постель,
И странно вытянулось глиняное тело,-
Кончался века первый хмель.
Среди скрипучего похода мирового -
Какая легкая кровать!
Ну что же, если нам не выковать другого,
Давайте с веком вековать.
И в жаркой комнате, в кибитке и в палатке
Век умирает, - а потом
Два сонных яблока на роговой облатке
Сияют перистым огнем.
1924 г.
Новостной сайт E-News.su | E-News.pro. Используя материалы, размещайте обратную ссылку.
Оказать финансовую помощь сайту E-News.su | E-News.pro
Если заметили ошибку, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter (не выделяйте 1 знак)
