Двенадцатого числа весеннего месяца мая, в год от Рождества Христова две тысячи двадцать третий, а от начала СВО второй, в баре «Паническая атака» царило уныние. Не звенело от столов залихватское «Всё пропало», не топорщились гусарские усики над призывающими расстрелять Генштаб ротиками, не рокотал суровый голландский штурвал запросов к Евгению Викторовичу от журнала «Вологодский грибник».

Немногие посетители угрюмо пропускали напитки, изредка перебрасываясь скупыми фразами, призванными не столько передать некие послания и смыслы, сколько разбавить гнетущую тишину. В целом, экспозиция напоминала картины Творожникова «Сарай с крестьянами и домашней птицей» и «Горе».

- «Хохлы, в общем, сидели вечером под обстрелами в норках, был обычный четверг. Неожиданно российская медийка схватила клина, ей померещился хохлячий контрнаступ. Пока мыколы пытались понять, куда они вдруг наступают, их в профилактических целях начала также фигачить российская авиация», - Поц отложил телефон и горько усмехнулся.

- Орда? - без выражения спросил Подберёзовый и осушил не первую уже сегодня стопку.

- Орда, - кивнул Поц.

- Их почерк, - вздохнул Подберёзовый. - Ерничают, издеваются. Подъелдыкивают. Нет бы мол по-простому, так мол и так… Эххх…

Очередные полста, весело булькнув на прощание, исчезли в мозолистой, закалённой воплями «всё пропало» глотке.

- Хочешь по-простому? - поднял бровь Поц. - Ну вот: «В ночи наши истерички, как могли, в очередной раз побеждали ум, честь и совесть.
Мужественно насаждали панику и истерики. Стойко трепали нервы самым уязвимым категориям граждан. А следом пафосно перекладывали вину на жителей России».

- Как будто что-то плохое, - буркнул под нос Майор. - В первый раз что ли?

Генерал согласно бухнул кулаком по столу.

- Это Роджерс что ли? - спросил Подберёзовый.

- Нет. Прочитать Роджерса?

- Не надо! - взвизгнул истерический женский крик. Вокруг загудело, кто-то перекрестился - отчего-то по-раскольничьи, двоеперстно. Хотя все в баре давно уже вошли в пору половой зрелости, донёсся надсадный детский плач.

- Ладно вам, шучу я? - отмахнулся Поц. - Вот лучше: «Как говорил Сунь-Вынь, назови паникера военкором и объяви срочносбор - твои дети больше никогда не будут нуждаться».

- А вот с этим я бы как раз не спешил, - сказал Членко и в подтверждение дернул себя за южнорусский чуб. - Угрофинны, конечно, народ простодушный - тем и живем - но такое даже их проймет. Придется, видно, нам искать нормальную работу.

- Но это жестоко! - экзальтированно вскричала поэтесса Шмелева. - Это бесчеловечно! С нами нельзя так поступить! Надо что-то делать!

Не успел кто-то ответить, как громыхнула дверь и на пороге возникла гигантская фигура Горькавого. Его большое круглое лицо сияло как счастливая бородатая луна.

- Братья и сестры! - с порога провозгласил он. - Все в порядке! Мы спасены! Вот этот японец, Сикоку или как его, он знает что делать! И расскажет б-бесплатно… Блин, какое слово сложное. Аж рот жжется.

Щуплый азиат в сером костюме, не сразу примеченый за богатырской конституцей Горькавого, низко поклонился.

- Каюки Сеппоку, ваш покорный суруга, - отрекомендовался он. - Мистер Горукава-сама оказал мне честь рассказав про ваши затуруднение. В обусучих чирутах, - последнее предложение Каюки произнес с явной гордостью. - Ви, как сказать по русиски, протеряри иебару… Ну, то есть риуцо.

- Ну, не то чтобы потеряли, - замявшись сказал Поц. - Так, немного, подутратили.

- Понимаю, понимаю, - радостно закивал японец. - Не сутоит воруноватися. Это легко поправимо. Мой нация очень мудрий, этот секрет известен в Ниппон уже тисяцю риет. Васе иебару будет сунова хорошо. В руцьсем виде.

- А это сложно? - спросил Подберёзовый с отчаянной какой-то надеждой. - А если не получится?

- Просьсе пуросутово, - улыбнулся Каюки. - Раз и готово. Все у всех порутится. У всех это когда нибути порутится, пирирода… Торико один момент. Вы умеет писати ситихи?

- Умеем! - с готовностью воскликнула Шмелева. Японец улыбнулся еще лучезарнее.

- Нитего сутурашиного, - сказал он. - Мозно взять щитото из Пусикина. Рерумото Микаиру тозе хорошо. Отень искренни теровек. Ну, помоляси, приступим.

Каюки на самом деле склонил голову и что-то забормотал под нос. Остальные на всякий случай неуверенно перекрестились.

- Итак, - промолвил японец. - Поехари. Прошу всех раздетися до поясу.

Цвет патриотической мысли кряхтя принялся раздеваться. Один Горькавый замялся, глядя на свой необъятный живот.

- А в майке можно? - робко спросил он.

- Мозно. В тысяча четыреста пятьдесят четвертом году Такэда Кацуери, проиграв битву при Окэхадзама, спас свое иебару будути в охотничьей одежде. Мозно хоть в барни пиратие и сумокингу, - Каюки утробно захохотал. - А теперь, Горукава-сама, онегаишимасу, прикройте покрепче дверь. Церемония спасения иебару не терпит праздных глаз. Банзай, товарищи.

Автор скромничает и пожелал остаться неизвестным (это не я).
Александр Роджерс