Русские унижают русских на границе ежедневно и без всякого намека на смену стилистики. В этом нет ничего от злокозненности и желания унизить. Все происходит механически, с полным равнодушием.

Бывая частенько на границе между Донецкой народной республикой и Российской Федерацией, я каждый раз вижу, как на этом самом месте происходит встреча двух Россий.

Одна из них – служилая, чиновная, государственная, другая – опаленная войной, которая длится уже почти три года, буквально закрывающая своим телом все то, что первая Россия, судя по заявленным ею приоритетам внутреннего развития, тоже считает базовыми ценностями: язык, традиции, государство, идентичность.

Вторая Россия, не вылезающая из многотрудного военного похода, в котором она ежедневно теряет своих людей, ни на что не претендует – она знает, что здесь, где происходит место встречи, действует формальный порядок, который необходимо соблюдать.

Казалось бы, государевы люди должны при встрече с теми, кто прибывает с той, воюющей стороны, хмуро ломать шапки в знак уважения, делать все, чтобы облегчить жизнь своим людям, по недоразумению оказавшимся по ту сторону нелепой границы, и испытывать глубочайшую признательность к людям, которые вынуждены нести на своих плечах тягчайшее бремя войны.

Однако встреча происходит чаще всего в совершенно иной тональности.

Одна Россия встречает другую так, как будто та – это не она сама, не такой же кусок русской земли, наконец возвращающийся в родные пределы, а как дальнего, надоевшего бедного родственника, явившегося то ли за подаянием, то ли затем, чтобы вынудить себе чего-то неположенного.

Люди, стерегущие границу, зачастую делают все возможное и невозможное, чтобы превратить процедуру перехода в унизительный, выматывающий душу, длящийся часами ритуал, исполнение которого способно лишить всякого веры в то, что он человек, заслуживающий хотя бы поэтому уважения, да что там уважения – хотя бы подчеркнуто нейтрального отношения к себе.

Но нет, русские унижают русских на границе ежедневно и без всякого намека на смену стилистики.

В этом нет ничего от злокозненности и желания унизить, подвергнуть издевательствам, получить удовольствие, глядя, как мучаются зависимые от твоей воли люди. Нет, все происходит механически, с полным равнодушием, в атмосфере всеобщей анемии и какой-то почти сказочной обломовщины.

В таких ситуациях люди в мундирах напоминают бездушные пластилиновые манекены с недокрученным заводом – они не хамят, не пытаются уязвить или обидеть, они ведут себя никак, безучастные к опаздывающим, нервничающим, сатанеющим в многочасовых очередях людям.

Я сразу скажу, что такое бывает далеко не всегда, что я попадал в смены, когда пограничники выполняли свои обязанности вполне адекватно – документы оформлялись в приемлемом темпе, и даже если очередь была большой и в ней приходилось стоять несколько часов, по ее ходу было видно, что работа идет, никто не манкирует своими обязанностями.

У меня даже есть чувство, что в большинстве случаев бывает именно так, а не иначе. Но я никак не могу разгадать удивительную загадку, почему вдруг этот механизм в иные моменты снижает скорость почти до нулевой отметки и превращается в инструмент по вытягиванию человеческих душ.

У меня есть смутное предположение, что временами на эту территорию заглядывают инобытийные циклоны, в которых живут тени прошлого, сохранившие способность вселяться в живых людей. Попав на территорию границы, они берут ее в свои руки, и тогда пункт перехода превращается в дьявольский туб, подобие чистилища.

Не секрет, что подобное отношение к людям – уже собственным гражданам – можно встретить и в иных начальственных кабинетах в самой России.

Представители чиновного сословия очень часто мыслят себя частью государства, воображая, что в сравнении с его интересами заботы обычных людей – это зябь и пыль, которой можно и нужно пренебрегать, чтобы не умалить государственного величия.

Этот анахроничный подход и по сей день исповедуется частью государевых служащих, которым хотелось бы отыскать дополнительные аргументы в пользу собственного права быть, черпая их из неверно понятой государственной мощи.

На самом деле я вполне отдаю себе отчет, что и в сфере взаимодействия чиновничества с населением очень многое приводится в порядок, но когда тени прошлого появляются в такой травматической и крайне чувствительной к любым несправедливостям и сбоям зоне, как граница между Россией и Россией, которой вообще не может существовать в природе, это вызывает особо тяжелое недоумение.

Андрей Бабицкий