Специальный корреспондент «Украина.Ру» Алена Кочкина пообщалась с заместителем министра обороны ДНР

Человек, голос которого, многие воспринимают сегодня как «голос донецкого Левитана». Каждый день по несколько раз Эдуард Басурин озвучивает военную обстановку на Донбассе, беспристрастно, спокойно, по-военному кратко. А что на самом деле кроется за этим спокойствием?

Интервью с Эдуардом Басуриным. Часть 1. Жизнь до войны.

— В детстве мальчики мечтают стать кто космонавтом, кто пожарником, а вы кем мечтали быть?

— Помню, что в войнушку все мальчишки играли, и все изображали победителей, о чем-то особенном я не мечтал, занимался спортом. А осознанность пришла в 8 классе. У меня был пример — мой родной брат, который учился уже в Суворовском училище, в Киеве. И я просто решил пойти по его стопам, вот и все. У меня была попытка после окончания школы поступить в это Суворовское училище, и даже отец со мной ездил в Киев. Но не сложилось по конкурсу, и я вернулся в Донецк. Окончил 10 классов, и после этого уже поступил в Донецкое военное училище. Поэтому я просто последовал примеру, который был в моей семье. Папа же, как и все советские граждане, проходил воинскую службу в период Советского Союза. Оба моих деда воевали в Великую Отечественную войну — один вернулся домой, а второй погиб.

— Вы коренной дончанин?

— Да, я родился здесь в Куйбышевском районе на Смолянке. Потом отцу предложили другую работу, и мы переехали в Пролетарский район г.Донецка.



— Ваш выбор будущей профессии был осознанный. Вы закончили военное училище, и как ваша жизнь пошла дальше?

— По распределению после окончания училища я уехал служить на Урал, в город Кунгур. Кстати очень интересный город, бывшая столица Урала. Даже в литературе известный город — есть произведение Толстого про Петра Первого, в котором повествуется о том, как Петр Первый приказал повесить воеводу города Кунгура за казнокрадство. А служил я в войсках ПВО политработником.

— Из истории мы знаем, что политработники в войсках и Красной армии, и Советской Армии всегда были такой особой «кастой», потому, что именно они обеспечивали боевой дух солдат.

— Это было всегда, да. В армии всегда были такие люди. В царские времена — это были капелланы, военные священники, которые поддерживали и солдат, и офицеров. И были они, проще говоря — психологами — ведь проблем было всегда много. И главной их задачей было то, чтобы в подразделение была такая атмосфера, которая позволяла солдатам спокойно выполнять задачи, которые перед ними ставило их руководство. Просто при образовании Красной армии название чуть изменили, и сделали другой подход — специализированных офицеров, которые занимались все теми же задачами и вопросами.

— И как долго вы были профессиональным военным?

— В общей сложности шесть с половиной лет.

— А почему ушли?

— Главной причиной стало мое понимание того, что то государство, которому я служил, перестает существовать. Это был 1989 год. Да, развала Советского Союза еще не было, но это были уже времена правления Михаила Горбачева. Именно он заявил о том, что началось сокращение вооруженных сил СССР. Вот тогда я понял, что великая страна разваливается. А я не хотел в этом процессе участвовать. Да, может быть, молод был, и это мое мнение было ошибочно, но я не хотел присутствовать при том, как уничтожают то святое, что было у каждого советского гражданина. Потому что человек, который носит форму, всегда воспринимался как тот, кто защищает. И я не хотел быть тем, кто своими же руками разваливает свою страну. А ведь так и получилось — и страна в результате развалилась.



— И вы вернулись в Донецк?

— Да, я вернулся в Донецк, и мне сразу же отец предложил пойти работать на шахту. Но я выбрал другой путь — пошел работать учителем в школу, которая находится в Пролетарском районе Донецка, кстати, и сейчас работает. Ведь ни для кого не секрет, что все военные учебные заведения готовили специалистов двойного назначения, как для военной службы, так и для гражданской. И вот по диплому для гражданской жизни — я учитель истории и обществоведения. А в школе преподавал и историю, и обществоведение, и географию, и был классным руководителем, и физкультуру вел, много чего, просто школа такая интересная и своеобразная была. Все ученики учились в одну смену, всех классов было по одному, туалет был на улице, печное отопление.

— А вы в этой школе потом были?

— Я давно там не был. Почему? Не знаю. Просто жизнь так складывалась, что не возвращался в те места, где был раньше. Кстати, на Урале тоже больше так и не был. Но я абсолютно не стыжусь того, что работал в этой школе учителем. В любом случае — это был мой опыт, хороший или плохой — не так важно. Опыт общения с людьми, опыт общения с детьми, и честно говоря, мне нравилось преподавать. Знаешь, когда смотришь в эти широко раскрытые глаза девчонок и мальчишек, это захватывает, и это дорого стоит.

— А почему ушли из школы?

— Все обычно… деньги. Надо было содержать свою семью. Поэтому пошел работать на шахту. И почти пять лет проработал на шахте. Занимался доставкой негабаритного груза в шахту — то есть того груза, который в «клеть» не входил. Закончил работу в шахте в должности бригадира. Потом ушел работать на заправку. И уже потом меня попросили помочь наладить работу фирмы по производству полиэтилена. И вот с этого момента моя жизнь резко перевернулась. Я понял, что производство полиэтилена мне нравится, потому что это процесс созидания. И вся моя последующая трудовая деятельность была связана с переработкой химии. И мне очень нравился сам процесс — когда из ничего что-то получается.

Где-то мне этот процесс напоминал обучение. Когда ты ребятам рассказываешь что-то новое для них. Хотя я всегда, даже по программе, старался работать не стандартно. Начиная со школы, где была прописана определенная процедура проведения урока и то, что должен делать учитель. А я взял и все поломал. Потому что я хотел, чтобы в процессе обучения участие принимали все ученики в классе, а не выборочно.

Поэтому мой план проведения урока был следующий: 5 минут у меня уходило на ознакомление с присутствующими, в эти же 5 минут входила проверка урока, который я задавал на дом, а 40 минут я опрашивал учеников по предыдущему уроку. И в этом процессе были задействованы все ученики класса. И самый главный критерий моей оценки знаний учеников — это не смотреть в журнал на их предыдущие отметки. В каждой школе, в каждом классе всегда были так называемые «отстающие» ученики. И вот когда такой ребенок у меня получал вместо 2-ки и 3ки — 4 и 5 за свои знания… Знаете, это просто нужно было видеть — эти горящие глазенки. Вот такая параллель между благодарностью детей за то, что оценили их труд и производством из маленькой гранулы полноценного продукта, который необходим. Мне никогда не нравилось торговать, просто сидеть в офисе, мне нужно было движение и видение результата. Да, присутствовал момент налаживания связей и договорных обязательств, но это живой процесс, особенно когда ты знаешь, что за твоей спиной стоит команда, которая начинала с тобой процесс запуска производства с нуля и работает на результат.

— И когда этот очередной отрезок вашей жизни закончился?

— Полтора года назад, с началом волнений в Донецке. Я на тот момент еще работал, но в свободное время приезжал на площадь Ленина, смотрел что происходит, слушал людей, о чем они говорят. Я всегда так поступал с момента окончания военного училища — слушал и понимал, что происходит. И в результате проникся всем этим движением и решил в нем участвовать. На второй или на третий день, когда уже взяли «Белый дом» — здание Администрации — я пришел, и с этого момента практически оттуда не выходил.



— А до начала этих событий вы вообще участвовали в каких-то политических движениях?

— Был как-то момент в моей жизни, когда я даже возглавлял одну партию, просто наслушался, и мне было интересно посмотреть на этот процесс изнутри. Но — нет, не мое. На выборы ходил и честно скажу, что голосовал за коммунистов. По просьбе тещи. Они с покойным тестем были коммунистами и всегда придерживались коммунистической политики. Ну вот, чтобы поддержать их — голосовал. Кстати, на мой взгляд, это единственная партия, которая людей не обманула. Это факт. Да какие-то изменения с их идеологией произошли, но партия как была, так и осталась, и они ни под кого не ложатся. Хотя бы за это их можно уважать. А все остальные, которые создавались — так промежуточные и на определенное время. А потом люди про них забывают, и таких много на Украине было.

— А вы уже тогда поняли, что дальше начнется война?

— Нет, тогда это было не предсказуемо. Просто на тот момент присутствовала эйфория, связанная с Крымом. Ведь на наших глазах произошло воссоединение Крыма с Россией. И люди, которые стали выходить на площадь в Донецке думали, что подобное произойдет и здесь, и также безболезненно. Осознание пришло, но уже позже. Я же понял, когда начались процессы устрашения Донбасса со стороны Киева и украинские войска начали стягиваться сюда. И когда первый снаряд упал на Славянск, я сразу сказал — у нас началась гражданская война.





Продолжение интервью. Часть 2.

— Вначале я выполнял определенные функции: непосредственно принимал участие в подготовке референдума, потом с другими осуществлял контроль проведения референдума в Донбассе. Выполнял спецзадания, связанные с безопасностью границы. Тогда все получалось интересно, между Донецком и Луганском уже стояли украинские блокпосты, по Украине стояли блокпосты между областями и на въездах в города, проверяли паспорта.



— А с момента прилета первого украинского снаряда в Славянск?

— Тогда перевернулось все. И я стал открыто говорить, что началась полномасштабная гражданская война. Но наших людей напугать этим было не возможно, украинская власть просто еще больше обозлила нас. Поэтому мы и взяли оружие, потому что должны были защищать свои дома.

Хотя до этого, мы надеялись, что процесс пойдет в переговорном русле: и мы сможем договориться об определенных преференциях для нашего региона, и никто тогда не собирался выходить из состава Украины. Люди хотели проголосовать и сказать, что мы думаем чуть по-другому, мы хотели предложить жить по измененным правилам, а не тем, которые нам насаждали из Киева.

Вот как пример: вы живете в большой коммунальной квартире, у каждого есть своя комната, как на Украине есть области, и там живут люди, которые хотят жить по определенным правилам. Вот мы и предложили свои правила. А взамен мы получили артиллерию и все ужасы войны.

— И с какого времени Вы снова надели военную форму?

— Форму я надел в июле 2014 года. Я бы и раньше это сделал, но передо мной были поставленные определенные задачи, которые я должен был закончить.

— И Вы пошли служить в «Кальмиус»?

— Да. Я пришел туда, когда бригада уже была создана, так получилось, что один из командиров «Кальмиуса» — выпускник того же военного училища, которое я закончил. И я снова стал заместителем командира по политической части.



— Я осенью 2014 года была в «Кальмиусе» и записывала интервью с руководителями и простыми солдатами. И уже тогда меня поразила военная дисциплина, которая была в этом подразделении.

— Понимаешь, «Кальмиус» изначально строился по принципу военного подразделения, не ополчения. Поэтому те аспекты, которые необходимы для жизни военной части, они закладывались уже тогда. Мы были самые первые, которые принимали военную присягу.

Люди к нам приезжали из Тернополя, Винницы, Хмельницкого, со Львова, те, которые ясно поняли, что происходит в стране, и встали на нашу сторону. Так вот в тексте присяги были такие слова: «Присягаю Донецкой Земле!» А они нас спрашивали: «Вы что хотите сказать, что вы дальше никуда не пойдете?»

И мы тогда немного изменили текст и расширили понятие: «Присягаю Отчизне!» Ведь у Отчизны границ не существует. Я еще по весне 2014 года говорил о том, что вот эти процессы, которые начинаются, коснутся всех: поддерживаете или не поддерживаете, коснутся каждого. Так оно и получилось.

— А что, по-Вашему, стало точкой отсчета?

— Та трагедия, которая произошла в Одессе 2 мая 2014 года. Именно она перевернула сознание многих. И молчать уже было нельзя. Ведь у каждого человека есть свое право голоса — в этом сила. И этот голос из одиночного превращается в гул, потом в шепот, в шум, в гам и вот в конце — в ор. И тогда человека слышат. Главное — не бояться.



— А дальше?

— Летом, в августе 2014 года, я стал заместителем министра обороны ДНР по воспитательной части. Как мне сказал один из моих сотоварищей: «Ты не можешь отказаться, тебе оказано доверие». И уже потом, когда у нас в ДНР начала создаваться своя армия в ее чистом виде, было решено создать военный корпус, я стал заместителем командующего по работе с личным составом.

— А когда Вы стали «Голосом Министерства Обороны ДНР»?

— Первые комментарии, которые я давал по военной обстановке, были в конце июля-начале августа 2014 года. Журналистам почему-то понравилось со мной общаться. И ко мне постоянно начали обращаться за комментариями, и так получилось, что я освещал военную обстановку, которая на тот момент происходила в Республике: обстрелы, жертвы, трагедии. Как то само по себе так получилось.

— Великая Отечественная война ассоциируется у всех с голосом Левитана, а сегодняшняя война — с Вашим голосом и Вашей манерой подачи информации. Это не лесть с моей стороны — это просто констатация факта.

— А ведь мало кто знает, что когда в то время была попытка покушения на Левитана, было принято решение об его отправке в Свердловск, чтобы оттуда он озвучивал военные сводки. А все думали, что он находится в Москве. Просто на тот момент руководство страны понимало, что с Левитаном ничего не должно произойти, потому что каждый день вся страна ждала его голос.

Но я честно скажу, что никогда не мечтал и не думал о том, чтобы даже ассоциироваться с Левитаном. Я просто хотел донести до людей правду о происходящем, потому, что люди обязаны ее знать, знать о том, что происходит в Донбассе.



— А тяжело об этом говорить?

— Очень тяжело. Тяжело говорить о том, что гибнут дети… Видеть глаза их родителей… Тяжело… Когда погибли мальчишки на футбольной площадке, я стоял возле больницы, в которую их привезли, куда их родители приехали…

И вот на следующий день, когда мы были на встрече с украинскими военными, тогда как раз первые совещания по минским переговорам начались о прекращения огня, как раз были и представители ОБСЕ, и журналисты, я чуть не швырнул чашкой в лицо одного их офицера, когда он заявил, что мы сами себя обстреливаем. Сдержался, просто стукнул чашкой об стол, встал и вышел.

Продолжение следует.