После публикации разговоров немецких офицеров, планировавших совершить теракт на Крымском мосту, представитель российского МИД Мария Захарова заметила: денацификация Германии ещё не завершена. Обидные слова. Но применительно к ситуации всё-таки мягкие. И немцам бы теперь молча принять любой едкий плевок в лицо. В конце концов, это не российские офицеры буднично обсуждали, как бы им половчее взорвать Бранденбургские ворота, да так, чтоб никто на них не подумал.

Людям с таким прошлым, то есть немцам, действительно стоять бы опустив головы и безропотно принимать упрёки. Но немцы обиделись. «Мы приняли к сведению эти слова», — изрёк представитель внешнеполитического ведомства ФРГ Кристиан Вагнер, пояснив, что не в первый раз они там, в Германии, слышат подобные высказывания от представителей официальных ведомств России.

Я не знаю немецкого, но я прослушала отрывки той записи, чтобы почувствовать атмосферу разговора из интонаций и настроений. Но сделать это с холодной головой не смогла: во мне всё вскипело. И снова крылья чёрные полетели над нашей землёй, снова немцы жгли и вешали, я снова слышала эти ненавистные голоса. Ровно так они звучали и в 1941-м. Я не испытала всего того ужаса, но его испытали люди, жившие в моей стране до меня. И сейчас, после обнародования планов немецких военных, любой русский человек имеет право сказать Германии то, что он о ней думает.

В 2016 году я была в Германии и разговаривала в Берлине с немецким писателем, отец которого воевал на нашей земле. Он много раз повторил, что война — это чудовищно: «Просто чудовищно». Я ответила: «Ну это-то ясно, но мы с вами с разных позиций смотрим на войну. Ваш отец воевал на стороне зла, наши деды — на стороне добра». Он обомлел после этих моих слов и каялся. Сокрушаясь, говорил, что немцы виноваты, да, виноваты. Они напали. Напали. Напали. Он много раз нервно повторил это слово.

Я сейчас практически пересказываю отрывок своего интервью. После него меня ругали: как ты, такая-сякая, могла так доводить немца? Заставляла человека каяться, когда он лично ни в чём не виноват. Когда немцы с тех пор постоянно стояли на коленях, выпрашивая прощения, а комплекс вины в них имплантируется с детского сада — и теперь нет нации более терпимой и неагрессивной, чем немцы.

Так и этот человек говорил, что комплекс вины входил в него через рассказы отца. И он очень кается. «А за что? — спросила я. — Вы лично в чём виноваты? Вас тогда ещё на свете не было». «Ни в чём», — ответил немец и снова принялся каяться — и каялся так активно, что во мне шевельнулось нехорошее чувство. Как будто под этим покаянием он прячет что-то другое. «Вы что, — спросила я, — тоже пошли бы, как ваш отец, если б жили в те времена?» Кающийся немец внимательно посмотрел мне в глаза. Я поняла, что в нём тоже шевельнулось нехорошее чувство.

«Я бы был в вермахте, как мой отец, — сказал он. — Но не в СС и не в концлагере».

«Так я тебе и поверила, — подумала я, — что не в СС и не в концлагере». И мысленно поздравила себя с тем, что не спутала терпимость с терпением. Мне говорили, что немцы после того ужаса Второй мировой стали миролюбивы и зациклены на своей вине. Но мы-то из психологии знаем, что когда ты ребёнок и тебе настойчиво навязывают коллективную вину, то ты захочешь совершить наконец то, за что тебя ругали. Ведь уже отругали. И как знать, не стала ли эта фальшивая и чрезмерная терпимость лучшей питательной средой для сохранившегося ростка нацизма?

Да, он сохранился, и сейчас мы видим, как он расправляет свои чёрные крылья — над Крымским мостом, над землёй Донбасса. Нет, немцы не терпимы — они просто дотерпели. Ну а раз так и раз они не сумели хранить свои очередные планы в секрете, то теперь пусть стоят и выслушивают.

Марина Ахмедова